Муза и Лилит устроились рядом. Они знали: сейчас она заговорит о десятилетиях — о пути тела, о странных и чудесных переменах, которые нельзя объяснить только логикой.
— Ну, расскажи, — улыбнулась Муза.
— Мы с тобой всё это прожили, — добавила Лилит, — но пусть теперь это услышат и другие.
И она начала.
Она вспомнила себя двухлетней. Было уже заполночь, родители устало уговаривали лечь спать, а она, сидя на руках у мамы, открывала себе глаза крошечными пальчиками, как будто вставляла в них спички, чтобы не сомкнулись. И требовала единственное: «Хочу… Рощу! Рощу... Хочу!». Это была популярная тогда песня — звучала, как говорили, «из каждого утюга». Песня о печали и тревоге, о жизни и о душе, о дали и о надежде, о людской дороге. И вот это первое капризное детское «хочу» оказалось пророческим: желание петь родилось тогда, в два года, и она пронесла его сквозь всю жизнь.
— Ты уже тогда знала, чего хочешь, — тихо улыбнулась Муза.
— Забавно, что выбрала песню не про игрушки, а про душу и дорогу, — добавила Лилит. — Видимо, в тебе и правда что-то древнее проснулось.
Когда ей исполнилось пятнадцать, в руки попала гитара. Как у всех — правая, ведь она считала себя правшой. Но первый её музыкальный эталон был левшой. Тогда она не думала о символике, просто заиграла — и сразу неплохо. Пела его песни, пробуя голос на прочность. Это было похоже на любовь с первого аккорда. И тогда родилось новое «хочу» — хочу играть и петь под гитару.
— Вторая печать судьбы, — заметила Муза.
— И не мелочь, а сразу по-взрослому, — тихо добавила Лилит.
И была ещё одна встреча — не только с музыкой, но и с парнем. Тогда они были совсем молоды: он и она, две гитары, одни и те же «свои песни», которые казались важнее всего на свете. Музыка связывала их сильнее любых слов.
Жизнь разнесла их на двадцать лет, всего несколько случайных пересечений. Но спустя годы они всё же встретились вновь — уже другими, каждый со своей дорогой. И именно тогда началась та история, которая продолжается в её сердце до сих пор. Тогда она услышала от него слова: «Ты творческая женщина». Эти слова оказались началом нового пути — они оживили её веру в себя и зажгли искру, без которой, может быть, ничего не получилось бы.
Именно тогда, спустя годы, она нашла старую фотографию, подаренную им в юности. На лицевой стороне — подпись его имени. А на обороте, скрытая под клеем альбома, надпись о надежде на их общее творческое сотрудничество. Она прочитала её только теперь, и сердце содрогнулось: это был знак, дождался своего часа.
«Ты творческая женщина». Эти слова вписались в неё глубже любых признаний. Она заново влюбилась в его харизму, но ещё сильнее — в себя, в своё предназначение. С тех пор это чувство не требовало громких слов или решений. Оно просто было. Как свет, который согревает, даже если идёшь в темноте.
— Любовь, которая не требует владеть, всегда чище, — сказала Муза.
— И дольше, — добавила Лилит. — Иногда огонь живёт даже там, где годы уходят, а связь остаётся.
…
Прошло 49 лет, с того первого «хочу» до сегодняшнего дня. Сколько раз она слышала: «Не пой, пожалуйста». Сколько раз фальшивила и всё равно продолжала. Сколько раз хотелось бросить. Но именно в такие моменты, говорили мудрые, нужно идти дальше, сделать новый шаг. И она упрямо делала. И случилось невозможное: она запела.
— Долгая дорога, — мягко сказала Муза.
— Но ты несла её как воду и огонь, — добавила Лилит. — Мягкость и сила, текучесть и страсть. И только вместе они стали твоим настоящим напитком жизни.
Восемь лет занятий вокалом казались бессмысленными, пока одна операция не переписала анатомию. Нижняя челюсть, которая была смещена назад, язык, который прятался в гортани, — всё это мешало звуку. И только хирургия дала голосу пространство. «Это и есть наука, — объясняла она врачам, педагогам и даже тем, кто когда-то смеялись. — Голос — это не только психология, не только “зажатость”. Голос — это связки и резонаторы: челюсть, язык, зубы, нос. Если они зажаты, петь невозможно». Правда, ей не верили.
Она помнила, как часто слышала: «Хорошему танцору ничто не мешает». Смущалась, иронизировала, но глубоко внутри знала: мешает. Ей действительно было не почувствовать — из-за физиологии, а не из-за слабости духа.
Но даже после операции и первых улучшений музыка в теле не текла свободно. Она играла как правша уже очень неплохо, но правая рука оставалась в постоянном напряжении, а левая так и не могла обрести нужной силы. Однажды, сидя с гитарой, она посмотрела на свои руки и сказала себе:
— Ну вот, челюсть я исправила…надеюсь, скоро запою, ну, а с руками-то что?
Она тогда ещё не знала, что ответ уже был написан в её будущем. Не знала, что через два года она просто поменяет руки местами, станет левшой и впервые по-настоящему почувствует гитару. Правда, придется заново учится играть.
Ответ пришёл неожиданным путём. Незадолго до этого был сильный нервный срыв. Слишком много вина, слишком сильное потрясение — и вдруг чувство, будто мозг раскололся надвое. Поляризация. Она испугалась, но поняла: так больше нельзя. С тех пор алкоголь ушёл из её жизни.
И всего через три недели произошло чудо: в пятьдесят лет она вдруг стала левшой. Взяла ручку и сразу начала писать. Почерк оказался ровным, прямым, даже по своему красивым. Как это может быть? Она никогда раньше не писала левой, даже не пробовала. «Это не может быть просто тренировкой, — думала она. — Это нейропластичность». Мозг умеет перестраивать связи даже во взрослом возрасте, и её ежедневные движения активировали спящие зоны. Но, почему это вышло сразу, она понять не могла.
Она начала резать овощи, рисовать, держать гитару иначе. И именно тогда произошло то, что раньше казалось невозможным. За всю жизнь игры на гитаре на левой руке мозоли так и не появлялись — будто кожа отказывалась признавать её рабочей. А теперь, всего за семь месяцев, когда она стала играть как левша, на пальцах правой руки выросли крепкие, плотные мозоли. Их не спилить, они — как печать новой жизни.
С научной точки зрения это выглядело так: раньше ведущая моторная программа в мозге была смещена, и нагрузка на левую руку не закреплялась физиологически. Но стоило «включить» правильную сторону мозга — тело отозвалось моментально.
И в этом тоже был символ. Её первый музыкальный эталон был левшой, и когда она сама стала левшей, то поняла: это возвращение к истоку. К той первой любви, к тому «хочу», которое звучало в ней всю жизнь. Она снова захотела петь его песни — и теперь могла делать это в его стиле, свободно, без борьбы с собственным телом.
Это был момент счастья, она понимала, что скоро заиграет в его стиле, она уже чувствует, как петь. Нужно было сделать последний штрих по своей «программе Здоровье» - освободиться от зубов мудрости, подлечить хронически «текущий после операций нос». Всего лишь еще одна операция, еще один, 7 по счету, общий наркоз....., ведь «программа Здоровье» была в ее жизни частым гостем. Казалось бы, она уже пела, уже почти верила в свой голос. Она даже не подозревала, но вдруг, после удаления восьмёрок рот открылся полностью, звук вышел ещё глубже, плотнее, свободнее. Это были слезы, когда она почувствовала то, что было так долго скрыто от ее тела. Все ее долгие усилия отозвались в теле с благодарностью за все страдания и усилия. Голос, связки, вибрация, удовольствие тела от музыки. Педагог стоял в изумлении, и она сама тоже: «Вот теперь — по-настоящему».
Ещё один знак перемен, который интуитивно она сделала после операции на челюсть — имя. Она сменила фамилию, взяв фамилию бабушки, слегка изменила собственное имя, сделав его более женственным. И что-то внутри сразу откликнулось: женственность стала живой, ощутимой. Интуиция, внутренний голос, программа, чей то замысел? Она боялась смеха за спиной, обсуждений, но сделала, веря, что ее новое имя, ее творческий и вместе с тем не вымышленный, а родовой псевдоним, станет ее частью со временем.
…
Все эти события сплелись в единый узор. Голос, руки, отказ от вина, последние штрихи физиологии, новое имя, где-то рядом с этим узором горела ещё одна нить — любовь, которая не требует владеть, не рушит, а укрепляет и вдохновляет.
Она понимала: без собственной веры, без того взгляда, без пророчества на фотографии, без тех слов — «Ты творческая женщина», без надежды и любви, без усилий и страданий — она могла бы и не решиться и ничего бы не произошло. Но он когда-то написал, что у них есть надежда на общее творчество. Благодаря ему, и благодаря их любви — тихой, чистой, особенной — она состоялась в том, что всегда горело в её сердце.
И всё же в её душе жила ещё одна мечта — чтобы эта любовь питала не только её. Чтобы её вера всегда укрепляла его внутренний огонь. Она верила в этот огонь, в его силу и в его музыку. И знала: пока он горит, их связь будет жить — в песнях, во взглядах, в самом дыхании жизни.
Она не могла назвать это просто случайностью. «Я рассказываю это не для того, чтобы хвастаться, — сказала она. — Я слишком долго боялась, что надо мной будут смеяться: “С ней всё время что-то происходит”. Но я не боюсь больше быть уязвимой. Потому что эта история не только моя. Она для всех, кто ищет себя. Для тех, кто стоит на краю и думает бросить. Не бросайте. Дальше может быть именно то чудо, которого вы ждали десятилетиями»...
Муза сжала её руку, слёзы блеснули на ресницах. Лилит кивнула и сказала тихо:
— Теперь все стихии в тебе ожили. Вода и огонь нашли друг друга. Воздух стал свободнее. А земля наконец ощутима под ногами. А душа и тело… переписали друг друга. Всё переписалось. Всё стало новым.
И где-то внутри, тихо и уверенно, прозвучало то самое первое «хочу». Детский голосок, требующий песню «Роща». И взрослый голос, наконец поющий её — без фальши, с силой, с верой. Через 49 лет.
Теперь её голос и гитара, обе освобождённые от оков, наконец встретились. Они не новички — каждый прошёл долгий путь по-своему. Но и не профессионалы в привычном смысле. Это начало новой дороги: чистой, искренней, почти юношеской по наивности и одновременно зрелой по силе. И есть вера, что у этой встречи — большое будущее.
И вместе с этим родилось ещё одно «хочу» — простое и самое главное: хочу творить и любить.
— Вот это и есть финальная печать, — сказала Муза.
— Нет, — мягко возразила Лилит, — это начало.
Послесловие
Если ты читаешь эти строки и думаешь, что слишком поздно — знай: не поздно. Тело хранит свои тайны дольше, чем нам кажется. Иногда оно ждёт десятилетиями, чтобы открыть тебе новую дорогу. Не бойся быть уязвимым, не стыдись искать и пробовать заново. Может быть, именно завтра ты услышишь своё первое настоящее «хочу» — и тогда перепишешь всё. И тело. И душу. И жизнь.