О ней, Музе и Лилит.
Между.

Она давно чувствовала, что что-то не так. Не событие, не поступок — просто лёгкое движение воздуха между словами. Как будто, когда человек пишет тебе сообщение, там не только буквы, но и паузы между ними, и вот эти паузы вдруг стали холодными.
Муза сказала тихо:
— Может, тебе кажется?
— Возможно. Но если бы это было «кажется», я бы не чувствовала, что внутри стало тесно.
— Тесно — это не от людей, — ответила Лилит. — Это от ожиданий. Когда перестаёшь их кормить, место освобождается.

Она молчала. Её не интересовали доказательства. Доказательства нужны тем, кто хочет оправдать боль, а не понять её. А она просто хотела знать, где кончается доверие, и начинается осторожность.
Муза подошла ближе, села рядом.
— Почему ты не скажешь им? Не спросишь прямо?
Она покачала головой.
— Потому что если спросить — они всё равно не ответят. Не потому что виноваты. Просто у таких людей нет слов для правды.
— Тогда зачем тебе их правда? — спросила Лилит.
— Не знаю. Наверное, чтобы убедиться, что я не сошла с ума.

Они замолчали. Тишина в комнате была плотной, но не пустой. В ней что-то выравнивалось, как будто боль проходила сквозь фильтр понимания.
— Ты не в дураках, — сказала Муза вдруг.
— А кто же я тогда?
— Ты человек, который не отвернулся от своих чувств, даже когда все отвернулись от него.
— И что с этим делать?
— Жить, — сказала Лилит. — Просто жить, но теперь видя чуть глубже.

Она долго смотрела в окно. Там не было ни света, ни тьмы — просто вечер. И, может быть, именно в этом и было самое честное состояние — между. Когда ещё не всё ясно, но уже невозможно вернуться в прежнее незнание.

Она не ждала звонков. Не потому что обиделась, а потому что не знала, что с ними делать, если они вдруг придут. Как будто все слова, которыми раньше можно было соединиться, теперь лежали разбросанными, без смысла и без прежнего тепла.
Муза сидела рядом и что-то писала на клочке бумаги — не вслух, просто чтобы рука не молчала. Лилит стояла у двери и глядела на ее силуэт, освещённый уличным светом.
— Всё равно больно, да? — спросила Муза.
— Да. Но уже не режет, просто тянет, — сказала Она. — Как будто сердце знает, что ничего не вернуть, и учится биться без привычной опоры.
— Так всегда, когда рушится иллюзия близости, — заметила Лилит. — Не сам человек уходит, а представление о нём.
Она кивнула.
— Я ведь и правда не знаю, что там было. Только догадки.
— Но и этого достаточно, — сказала Муза. — Когда чувствует душа, доказательства становятся лишними.
— Тогда выходит, что я просто поверила в свои ощущения?
— Именно, — улыбнулась Муза. — Это и есть доверие к себе.

Она посмотрела в окно. Дождь тихо шёл по стеклу, будто кто-то осторожно стирал старые отпечатки.
— А если я ошиблась? — спросила Она после паузы.
— Ошибки бывают у тех, кто живёт, — ответила Лилит. — Главное, не превращать их в страх.
— Но ведь я всё равно чувствую себя глупо. Как будто подыграла чужому сценарию.
— Не глупо, — сказала Муза. — Просто искренне. А искренность всегда немного беззащитна.

Они замолчали. Время тянулось мягко, как дыхание перед сном.
Потом Лилит сказала:
— Ты ведь всё равно не перестанешь доверять людям, правда?
Она задумалась.
— Нет. Просто, наверное, теперь я буду чуть дольше смотреть им в глаза, прежде чем открыть сердце.
Муза сложила свой листок и протянула ей. На нём было написано несколько слов:
«Я не знаю, кто прав. Но я точно знаю, что я — настоящая.»
Она прочитала и тихо улыбнулась.
— Кажется, это и есть начало покоя.
— Это — начало тебя, — ответила Лилит.

И в тот момент боль не исчезла, но стала чем-то вроде старого шрама — знаком того, что рана была, и что она уже не о ней, а о том, кто смог её пережить.
Она долго сидела у окна. Дождь уже закончился, и воздух стал прозрачным, будто кто-то вымыл мир изнутри. Над крышами домов мерцала бледная звезда — не яркая, но настойчивая, как напоминание о чём-то личном.
Муза задремала на подоконнике, Лилит стояла у двери — как всегда, на границе. И в этой тихой пустоте Она вдруг ощутила, что не одна. Не так, как раньше, когда кто-то писал или звонил, а глубже — как будто внутри неё кто-то просто есть. Это чувство было похоже на дыхание, но не лёгких — сердца. Словно кто-то шептал без слов: «Я рядом. Всегда.»
Она не знала, кто это. Может, Ангел. Может, просто её собственный свет, который устал ждать, пока его заметят.

Ангел не говорил. Он был — в каждой мелочи: в том, как рука не дрожала, когда она налила себе чай; в том, как глаза видели небо, а не шторы; в том, как боль перестала быть центром мира.

Он не защищал её от ошибок. Наоборот — позволял оступаться, чтобы она чувствовала жизнь. Но каждый раз, когда она падала, он будто подхватывал воздухом, и она не разбивалась, а просто немного училась — не спешить, не объяснять, не искать правых и виноватых.
Иногда ей казалось, что он улыбается — без лица, без слов, просто присутствием.

Когда Муза сомневалась, а Лилит спорила, Ангел оставался безмолвным, но от этого в комнате становилось теплее.
Глядя в окно, она подумала:
«Может быть, я и есть этот ангел для себя самой.
Просто раньше я не умела быть к себе настолько мягкой.»
Муза тихо проснулась, посмотрела на неё и улыбнулась:
— С кем ты говорила?
— С тишиной, — ответила Она. — А, может, с тем, кто всегда был рядом.
Лилит подошла ближе, коснулась её плеча:
— Иногда мы зовём ангелом то, что наконец-то смогли в себе услышать.
Она кивнула. В этот момент не было нужды ни в словах, ни в доказательствах. Было только чувство — что кто-то оберегает, не от мира, а для жизни.

Ночь ушла. Первый свет коснулся стены — не ослепительный, просто честный, как правда, которой больше не боишься.

Она наливала чай. Муза листала её старые записи. Лилит сидела у окна, где ещё дрожал след звезды, растворяясь в утреннем небе.
Муза сказала:
— Странно… Иногда кажется, что люди вокруг живут как будто в другом измерении. Всё быстро, всё внешне. Сиюминутное — важнее вечного.
— Они просто боятся тишины, — ответила Лилит. — Ведь в тишине слышно всё.
— Слышно — и пустоту, — добавила Она.
Муза посмотрела на неё внимательно.
— Ты злишься?
— Нет. Наверное, я просто устала пытаться объяснить тем, кто не видит смысла.
Лилит усмехнулась мягко, почти печально:
— Потому что смысл нельзя доказать. Он живёт внутри — как дыхание, которое не покажешь, но без него не выживешь.
— А зачем тогда мы стараемся говорить о нём? — спросила Она.
— Не для них, — ответила Муза. — Для себя. Чтобы не забыть, кто мы.

Они молчали. Слышно было, как где-то за окном просыпаются птицы.
Она сказала тихо:
— Я поняла, почему они делают то, что делают. Не из злости. Просто им страшно — остаться без свидетелей своей важности. Им нужно ощущение власти, внимания, реакции.
А мы…
Мы живём вниманием к самому дыханию жизни.
Лилит кивнула.
— Они ищут подтверждение, а ты ищешь смысл.
Это разные вселенные.
Муза закрыла тетрадь, положила ладонь на ее руку:
— Но не суди их. Они просто не слышат ту музыку, что звучит в тебе.
И не заметят, если ты перестанешь играть.
— Может быть, — сказала Она. — Но всё равно жаль. Ведь так хочется, чтобы видели не внешнее, а настоящее.
— Настоящее не нуждается в зрителях, — ответила Лилит. — Оно просто есть.
А искусство — это и есть способ не мстить, а понимать.
Муза улыбнулась:
— Может, в этом и есть смысл — не доказывать, а просто продолжать создавать. Пусть кто-то живёт властью, а кто-то — смыслом.

Она вздохнула, посмотрела в окно — где между небом и землёй дрожала светлая полоска нового дня. И в этой полоске было всё: тишина, память, и едва уловимое ощущение, что кто-то — ангел, жизнь, Вселенная — всё время рядом, поддерживает тех, кто не изменил себе.

Солнце медленно поднималось. Тепло растекалось по комнате, как новая краска на старом холсте.
Муза тихо собирала листки, Лилит застегивала свой плащ.
— Уходите? — спросила Она.
Муза улыбнулась:
— Мы всегда рядом, просто иногда нужно побыть одной, чтобы услышать себя без эха.
Лилит добавила:
— Мы не уходим, мы просто растворяемся в тебе.
Она кивнула. И впервые не почувствовала ни пустоты, ни страха. Только лёгкость, как будто с плеч упала чужая тень.

За окном было утро. Простое, без символов, без знамений — просто утро, которое приходит независимо от того, что было вчера.
Она взяла чашку, вдохнула аромат чая и подумала:
«Может, смысл не в том, чтобы понять людей.
А в том, чтобы не перестать быть человеком, даже когда не понимают тебя.»
Муза подошла ближе, почти шепотом:
— Запомни: смысл не теряется, даже если его не разделяют. Он живёт, пока ты выбираешь оставаться настоящей.
Лилит кивнула:
— И пока ты не боишься быть мягкой. Мягкость — это тоже сила.

Они растворились в воздухе — не исчезли, просто стали частью дыхания. В комнате осталась тишина. Но это была уже не пустая тишина, а та, что остаётся после музыки, когда нота ещё звучит в сердце.
Она смотрела в окно, где небо становилось всё светлее. И где-то там, в глубине её самой, тихо прозвучало — не голосом, а ощущением:
«Ты не одна. Всё, что должно быть, уже рядом.
Просто живи. Остальное — придёт.»

Она улыбнулась. И в этой улыбке не было ни тени обиды, ни ожидания, только спокойное знание: жизнь продолжается. И всё, что с ней было — уже стало искусством.